Сатирические произведения а к толстого конспект. Сатирические произведения

Сатира А. К. Толстого, написанная в конце шестидесятых годов прошлого века, может быть прокомментирована несколькими способами. Прежде всего здесь следует указать на те возможности смыслового истолкования, которые таятся во внетекстовых сопоставлениях. Так, например, возможны соотнесения анализируемого текста с внетекстовой политической реальностью эпохи А. К. Толстого, а также соотнесения его с другими текстами:
1. Нехудожественными - здесь возможны различные аспекты исследования:
а. Сопоставления с историко-философскими идеями, распространенными, начиная с Белинского и Герцена, в русской публицистике, философии и исторической науке 1840–1860-х гг. Имеются в виду представления, согласно которым крепостное право и самодержавная бюрократия являют в русской государственной жизни «восточное» начало, начало неподвижности, противоположное идее прогресса. Можно было бы привлечь цитаты из Белинского и других публицистов о Китае, как стране, в которой стояние на месте заменило и историю, и общественную жизнь, стране, противоположной историческому динамизму Европы.
б. Сопоставления с исторической концепцией самого А. К. Толстого, сближавшего Киевскую Русь с рыцарской романской Европой, а в последующей русской истории усматривавшего черты «азиатчины» и «китаизма», нанесенные владычеством монголов.
в. Сближение А. К. Толстого со славянофильской мыслью в разных ее проявлениях и отталкивания от нее.
г. Многие аспекты историко-философской концепции А. К. Толстого удивительно близки к мыслям А. В. Сухово-Кобылина. Сопоставление текстов дало бы здесь ощутимые результаты.
д. Установление исторических корней концепций А. К. Толстого (здесь, в первую очередь, напрашивается тема «H. M. Карамзин и А. К. Толстой») и их последующей судьбы (А. К. Толстой и Вл. Соловьев, сатирическая традиция поэзии XX в. и др.).
2. Художественными:
а. Сопоставление текста с другими сатирическими произведениями А. К. Толстого.
б. Сопоставление с несатирическими произведениями А. К. Толстого, написанными приблизительно в то же время («Змей Тугарин», «Песня о Гаральде и Ярославне», «Три побоища» и др.).
в. Сопоставление текста с сатирической и исторической поэзией 1860-х гг. Все эти методы анализа можно назвать контекстными: произведение включается в различные контексты, сопоставления, противопоставления; построения инвариантных схем позволяют раскрыть специфику структуры данного текста.
Однако мы ставим перед собой значительно более узкую задачу, ограничиваясь анализом внутритекстовых связей. Мы будем рассматривать только те структурные отношения, которые могут быть выявлены анализом данного текста. Однако и эта задача еще очень широка. Сужая ее, мы ограничимся суперлексическими уровнями: теми поэтическими сверхзначениями, которые возникают в данном тексте на тех уровнях, для которых слово будет выступать в качестве элементарной единицы.
Сформулированная таким образом задача может быть иначе определена как анализ лексико-стилистического механизма сатиры. При этом следует подчеркнуть, что сатира создается здесь внутренней структурой данного текста и не определена, например, жанром, как это бывает в басне1.
Семантическая структура анализируемого текста построена на несоответствиях. Именно смысловые несоответствия становятся главным носителем значений, основным принципом художественно-смысловой конструкции. В интересующем нас стихотворении мы сталкиваемся с несколькими стилистическими и смысловыми конструкциями, совмещение которых в пределах одного произведения оказывается для читателя неожиданным.
Первый пласт значений может быть условно назван «китайским». Он сознательно ориентирован на «Китай» не как на некоторую географическую и историческую реальность, а имеет в виду комплекс определенных, подчеркнуто тривиальных представлений, являющихся сигналами средних литературных представлений о Китае, распространенных в эпоху А. К. Толстого. Однако, несмотря на всю условность характеристик, адрес читателю дан вполне определенный. Приведем список слов, которые могут быть связаны в тексте только с темой Китая:
балдахин китаец (китайцы) Китай мандарин (мандарины) чай
Если прибавить два описания «обычаев»: «все присели» и «задами потрясли» и имя собственное Цу-Кин-Цын, то список «китаизмов» окажется исчерпанным. На 95 слов стихотворения их приходится 8. Причем, как это очевидно из списка, все они принадлежат одновременно и к наиболее тривиальным, и к наиболее отмеченным признакам того условно-литературного мира, который А. К. Толстой стремится вызвать в сознании читателей. Интересные наблюдения можно сделать и над распределением этих слов в тексте. № строфы количество лексических «китаизмов» 1 2 3 4 5 6 7 5 1 1 - 1 1 - Приведенные данные с очевидностью убеждают, что «китайская» лексика призвана лишь дать тексту некоторый семантический ключ. В дальнейшем она сходит на нет. Все «китаизмы» представлены именами. Специфические «экзотизмы» поступков образуются на уровне фразеологии. Это сочетание «все присели, задами потрясли», рассчитанное на внесение в текст элемента кукольности2. Комическая условность клятвы «разным чаем» обнажается введением в формулу присяги указания на сортность, принятую в русской торговле тех лет.
Другой основной семантический пласт текста - ведущий к образам, идейным и культурным представлениям Древней Руси. «Древнеруссизмы» даны демонстративно, и их стилистическая активность рассчитана на чувство несовместимости этих пластов. «Древнеруссизмы» также распределены неравномерно: сгущены они во второй, третьей и четвертой строфах. При этом они также даны в наиболее прозрачных и тривиальных проявлениях. Это особенно заметно на фоне общей структуры «древнеруссизмов» в поэзии А. К. Толстого. В его исторических балладах встречаются такие задающие стилю окраску именно своей редкостью слова, как «дони», «дуб» (в значении «ладья»), «гуменцы» («Боривой»); «кут», «дром», «коты из аксамита», «бeрца», «обор», «крыжатый меч» («Сватовство») и др. При этом эффект их построен на том, что, будучи явно читателю неизвестными, они употреблены как общепонятные, без каких-либо пояснений или толкующих контекстов. Это вводит читателя в незнакомый ему мир и одновременно представляет этот мир как для себя обыденный. Но и в современной политической сатире (например, «Порой веселой мая… ») А. К. Толстой, используя архаизмы, нарочито выбирает наименее тривиальные.
В «Сидит под балдахином…» архаизмы сводятся к самым общеупотребительным в стилизованной поэзии славянизмам. Их всего три: «молвить», «гласить», «младой». К ним примыкает грамматический славянизм «в земли», архаизм «владыко» и просторечия, функционально выполняющие роль «русизмов»: «досель», «склад», «подумаешь». Основная «древнерусская» окраска придается выражением «досель порядка нет», которое представляет собой цитацию весьма известного отрывка из «Повести временных лет». В 1868 г. А. К. Толстой превратил его в рефрен «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева». Эпиграфом к тому же стихотворению он поставил: «Вся земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет (Нестор. Летопись, стр. 8)».
Из сказанного можно сделать вывод, что ни «китаизмы», ни «руссизмы» сами по себе не выходят за пределы нарочитой тривиальности и, взятые в отдельности, не могут обладать значительной художественной активностью. Значимо их сочетание. Невозможность соединения этих семантических пластов в каком-либо предшествующем тексту структурном ожидании делает такое сочетание особенно насыщенным в смысловом отношении. Центром этого соединения несоединимого является собственное имя Цу-Кин-Цын, в котором скрещение пластов приобретает каламбурный характер.
Однако какую же идейно-художественную функцию выполняет это смешение стилистико-семантических пластов?
Для того чтобы текст воспринимался нами как «правильный» (например, был «правильным текстом на русском языке»), он должен удовлетворять некоторым нормам языкового употребления. Однако правильная в языковом отношении фраза типа «солнце восходит с запада» осознается как «неправильная» по содержанию, поскольку противоречит каждодневному опыту. Одной из форм осмысленности, позволяющей воспринимать текст как «правильный», является его логичность, соединение понятий в соответствии с нормами логики, житейского опыта, здравого смысла. Однако возможно такое построение текста, при котором поэт соединяет не наиболее, а наименее вероятные последовательности слов или групп слов. Вот примеры из того же А. К. Толстого:
а. Текст строится по законам бессмыслицы. Несмотря на соблюдение норм грамматико-синтаксического построения, семантически текст выглядит как неотмеченный: каждое слово представляет самостоятельный сегмент, на основании которого почти невозможно предсказать следующий. Наибольшей предсказуемостью здесь обладают рифмы. Не случайно текст приближается в шуточной имитации буриме - любительских стихотворений на заданные рифмы, в которых смысловые связи уступают место рифмованным созвучиям:
Угораздило кофейник С вилкой в роще погулять. Набрели на муравейник; Вилка ну его пырять!
б. Текст делится на сегменты, равные синтагмам. Каждая из них внутри себя отмечена в логико-семантическом отношении, однако, соединение этих сегментов между собой демонстративно игнорирует правила логики:
Вонзил кинжал убийца нечестивый В грудь Делярю. Тот, шляпу сняв, сказал ему учтиво: «Благодарю». Тут в левый бок ему кинжал ужасный Злодей вогнал. А Делярю сказал: «Какой прекрасный У вас кинжал!»
Нарушение какой-либо связи представляет один из испытанных приемов ее моделирования. Напомним, что огромный шаг в теоретическом изучении языка сыграл анализ явлений афазии, а также давно отмеченный факт большой роли «перевертышей» и поэзии нонсенса в формировании логико-познавательных навыков у детей3.
Именно возможность нарушения тех или иных связей в привычной картине мира, создаваемой здравым смыслом и каждодневным опытом, делает эти связи носителями информации. Алогизмы в детской поэзии, фантастика в сказочных сюжетах, вопреки опасениям, высказывавшимся еще в 1920-е гг. рапповской критикой и вульгаризаторской педагогикой, совсем не дезориентируют ребенка (и вообще читателя), который не приравнивает текст к жизни. «Как бывает», он знает без сказки и не в ней ищет прямых описаний реальности. Высокая информативность, способность многое сообщить заключается в сказочном или алогическом текстах именно потому, что они неожиданны: каждый элемент в последовательной цепочке, составляющей текст, не до конца предсказывает последующий. Однако сама эта неожиданность покоится на основе уже сложившейся картины мира с «правильными» семантическими связями. Когда герой пьесы Островского «Бедность не порок» затягивает шуточную песню «Летал медведь по поднебесью…», слушатели не воспринимают текст как информацию о местопребывании зверя (опасения тех, кто боится, что фантастика дезориентирует читателя, даже детского, совершенно напрасны). Текст воспринимается как смешной, а основа смеха - именно в расхождении привычной «правильной» картины мира и его описания в песне. Таким образом, алогический или фантастический текст не расшатывает, не уничтожает некоторую исходную картину связей, а наслаивается на нее и своеобразно укрепляет, поскольку семантический эффект образуется именно различием, то есть отношением этих двух моделей мира. Но возможность нарушения делает и необращенную, «правильную» связь не автоматически данной, а одной из двух возможных и, следовательно, носителем информации. Когда в народной песне появляется текст: «Зашиб комарище плечище», то соединение лексемы, обозначающей мелкое насекомое, с суффиксом, несущим семантику огромности, обнажает признак малого размера в обычном употреблении. Вне этой антитезы признак малых размеров комара дан автоматически и не ощущается.
В интересующем нас стихотворении нарушенным звеном является логичность связей. То, что привычные соотношения предметов и понятий - одновременно и логичные соотношения, обнажается для нас только тогда, когда поэт вводит нас в мир, в котором обязательные и автоматически действующие в сфере логики связи оказываются отмененными. В мире, создаваемом А. К. Толстым, между причиной и следствием пролегает абсурд. Действия персонажей лишены смысла, бессмысленны их обычаи:
Китайцы все присели, Задами потрясли…
Лишены реального значения их клятвы и обязательства, на которые «владыко края», видимо, собирается опираться, и т. д.
Алогизм этого мира подчеркивается тем, что нелепое с точки зрения логики утверждение подается и воспринимается как доказательство: оно облечено в квазилогическую форму. Причина того, что «доселе порядка нет в земли», формулируется так:
… мы ведь очень млады, Нам тысяч пять лишь лет…
Соединение понятий молодости и пяти тысяч лет читателем воспринимается как нелепое. Но для Цу-Кин-Цына это не только истина, но и логическое доказательство:
Я убеждаюсь силой Столь явственных причин.
Таким образом, читателю предлагают предположить, что существует особая «цу-кин-цыновская» логика, нелепость которой видна именно на фоне обычных представлений о связи причин и следствий. Характер этой «логики» раскрывается в последней строфе:
Подумаешь: пять тысяч, Пять тысяч только лет!» И приказал он высечь Немедля весь совет.
Стихи «Я убеждаюсь силой…» и «И приказал он высечь…» даны как параллельные. Только в них дан ритмический рисунок, резко ощущаемый на фоне ритмических фигур других стихов. Сочетание смыслов и интонаций этих двух стихов создает ту структуру абсурдных соединений, на которых строится текст.
В общей картине абсурдных соединений и смещений особое место занимают несоответствия между грамматическим выражением и содержанием. В стихе «И приказал он высечь… » начальное «и», соединяющее два отрывка с доминирующими значениями «выслушал - повелел», должно иметь не только присоединительный, но и причинно-следственный характер. Оно здесь имитирует ту сочинительную связь в летописных текстах, которая при переводе на современный язык передается подчинительными конструкциями причины, следствия или цели. Можно с уверенностью сказать, что в созданной схеме: «Правитель обращается к совету высших чиновников за помощью - совет дает рекомендации - правитель соглашается - правитель приказывает…» - продолжение «высечь совет» будет наименее предсказуемо на основании предшествующей текстовой последовательности. Оно сразу же заставляет нас предположить, что здесь речь идет о каком-то совсем другом мире - мире, в котором наши представления о том, что правительственные распоряжения должны отличаться мудростью и значимостью, а государственный совет - сознанием собственного достоинства, - так же не действуют, как не действуют в нем правила логики и нормы здравого смысла.
В этом мире есть еще одна особенность - время в нем стоит (следовательно, нет исторического опыта). Это выражается и в том, что большие для обычного сознания числительные («пять тысяч лет») употребляются как малые («подумаешь»!). Но интересно и другое: в стихотворении употреблены три грамматических времени: настоящее («сидит», «клянемся»), прошедшее («присели», «ответил» и др.) и будущее («совершим»). Однако все они в плане содержания обозначают одновременное состояние. Фактически действие происходит вне времени.
Следует отметить, что если на лексико-семантическом уровне текст делился на два несоединимых пласта, то в отношении к логике и здравому смыслу они выступают едино. Контраст оказывается мнимым, он снят на более высоком уровне.
Так лексико-семантический и стилистический типы построения текста создают сатиру - художественную модель бюрократической бессмыслицы и того «китаизма», черты которого А. К. Толстой видел в русском самодержавии.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Отсутствие сатирического момента в басне («Сокол и голубка» В. А. Жуковского) воспринимается как некоторая неполнота, нарушение ожидания, которое само может быть источником значений. Сообщение же о наличии в басне сатирического элемента вряд ли кого-либо поразит - оно содержится в самом определении жанра. Между тем анализируемое нами произведение А. К. Толстого, взятое с чисто жанровой точки зрения (неозаглавленное стихотворение песенного типа, катрены трехстопного ямба), абсолютно в этом отношении нейтрально: оно с равной степенью вероятности может быть или не быть сатирой.
2О семантике «кукольности» в сатире второй половины XIX в. см.: Гиппиус В. В. Люди и куклы в сатире Салтыкова // Гиппиус В. В. От Пушкина до Блока. М.; Л., 1966.
3 См.: Чуковский К. И. От двух до пяти // Собр. соч.: В 6 т. М., 1965. Т. 1. О структуре текста в поэзии нонсенса см.: Цивьян Т. В., Сегал Д. М. К структуре английской поэзии нонсенса (на материале лимериков Э. Лира) // Учен. зап. Тартуского гос. ун-та. 1965. Вып. 181. (Труды по знаковым системам. Т. 2).

В его судьбе не просматриваются «страсти», столкновения, драматические коллизии. И исследователи не ломают копий по его поводу. Разве что один напишет: «Талантливый сатирик», другой: «Несравненно интереснее Толстой как поэт и драматург», а третий вдруг: «Человек благородной и чистой души».

Алексей Константинович немного меркнет в ауре своих блистательных однофамильцев-писателей, дальних родственников - Льва Николаевича и Алексея Николаевича. В нем вообще мало блеска, скорее неяркий, но ровный свет. Всегда - «рядом» с великими. Ребенком он сидел на коленях у самого Гёте, в его детский альбом рисовал сам Брюллов, ранние поэтические опыты одобрил сам Жуковский, а по слухам - даже Пушкин. Был другом детства будущего императора Александра II. Членом-корреспондентом Петербургской академии наук по отделению русского языка и словесности был избран в один день со Львом Николаевичем… И так всю жизнь.

Его можно считать «фоном» русской литературы. Однако след, оставленный им, отчетлив. Начиная со строк, авторство которых с трудом вспомнит читатель: «Средь шумного бала, случайно…», «Колокольчики мои, цветики степные…», «Земля наша большая, порядка только нет» и даже «Если у тебя есть фонтан - заткни его…». А заканчивая самим духом русской поэзии. Потому что русская поэзия - не только Пушкин и Блок, а еще и такие имена, как Алексей Константинович Толстой, негромкие, но таящие тонкость и очарование, глубину, благородство и силу. Благословенна культура, у которой такой «фон».

От царедворца к свободному художнику

Высок, красив, необычайно силен (руками мог кочергу узлом завязать), приветлив, обходителен, остроумен, наделен великолепной памятью… Этот русский барин был желанным гостем всех аристократических салонов и гостиных. Происходил он из старинного знатного рода - дедом его по матери был знаменитый Алексей Разумовский, сенатор при Екатерине II и министр народного просвещения при Александре I. Дядей с той же материнской стороны - автор «Черной курицы» Антоний Погорельский. Дядей по отцу - известный Толстой-медальер.

Так случилось, что в восьмилетнем возрасте Алеша Толстой оказался товарищем детских игр цесаревича Александра. И в 1855 году, едва вступив на престол, император Александр II призвал его к себе, произвел в подполковники и назначил своим флигель-адъютантом. Алексей Константинович верой и правдой служил государю, но «служебное положение» использовал и для того, чтобы помогать попавшим в беду литераторам: вернул в Петербург Тараса Шевченко, забритого в солдаты, вступился за Ивана Аксакова, вызволил из-под суда И. С. Тургенева… Но вот попытка заступиться за Н. Г. Чернышевского окончилась неудачно: Алексей Константинович вынужден был подать в отставку. Зато теперь у него появилось свободное время для литературного творчества.

Впрочем, именно искусство он считал своим подлинным предназначением. По отзывам современников, Толстой был человеком благородной и чистой души, начисто лишенным каких бы то ни было тщеславных устремлений. Устами одного из своих литературных персонажей - Иоанна Дамаскина - он прямо говорил об этом: «Простым рожден я быть певцом, глаголом вольным Бога славить...»

Писать Толстой начал уже в раннем возрасте. Первый свой рассказ «Упырь», написанный в фантастическом жанре, он выпустил в 1841 году под псевдонимом Краснорогский. Впрочем, позднее не придавал ему большого значения и даже не хотел включать в собрание своих сочинений.

После длительного перерыва, в 1854 году, в журнале «Современник» появились его стихотворения и сразу обратили на себя внимание публики. А затем родился знаменитый Козьма Прутков - под этим псевдонимом скрывались несколько человек, в том числе двоюродные братья писателя Алексей и Владимир Жемчужниковы, однако перу Толстого принадлежит немалое количество стихотворений. Юмор Алексея Константиновича неповторим: тонкий, но не злобный, даже добродушный. От имени тупого и самовлюбленного бюрократа в стихах, баснях, эпиграммах, драматических миниатюрах высмеиваются самые неприглядные явления русской жизни того времени. О проделках Толстого и Жемчужниковых весело говорил весь петербургский и московский свет, но и Николай I, и потом Александр II были недовольны. В ироническом стиле написаны и другие его произведения - «Очерк русской истории от Гостомысла до Тимашева» и «Сон Попова». «Очерк...» любопытен и с литературной, и с исторической точки зрения: в нем с большим юмором описываются многие события российской жизни и некоторые исторические личности.

Потом в журнале «Русский вестник» М. Н. Каткова были опубликованы драматическая поэма «Дон Жуан» и исторический роман «Князь Серебряный», стихотворения, написанные в архаическо-сатирическом жанре. Затем Толстой начал писать первую часть драматической трилогии - «Смерть Иоанна Грозного». Она с необычайным успехом шла на театральной сцене и кроме многочисленных чисто литературных достоинств ценна еще и тем, что в свое время явилась первой попыткой вывести реальный образ царя - царя-человека, живую личность, а не возвышенный портрет одного из великих мира сего.

Позже Алексей Константинович активно сотрудничал с «Вестником Европы» М. М. Стасюлевича. Здесь напечатал стихотворения, былины, автобиографическую повесть, а также две заключительные части драматической трилогии - «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис». Их отличают глубокий психологизм главных героев, строгая последовательность изложения материала, прекрасный стиль… Впрочем, эти достоинства присущи большинству литературных творений Толстого, ставших образцами мировой классической литературы.

Над схваткой

Единодушная в других случаях литературная критика очень противоречиво оценивает литературную позицию Алексея Толстого. Одни авторы пишут, что он был типичным западником, другие настаивают на его славянофильских пристрастиях. Но он ни к какому лагерю принадлежать не хотел.

С 1857 года стали прохладнее отношения между Толстым и редакцией «Современника». «Признаюсь, что не буду доволен, если ты познакомишься с Некрасовым. Наши пути разные», - писал он тогда жене. Разногласия с демократами и либералами сблизили Толстого со славянофилами - поборниками российской старины и самобытности. Алексей Константинович сдружился с И. С. Аксаковым и стал постоянным автором «Русской беседы». Но уже через несколько лет и здесь обнаружились существенные расхождения. Толстой не раз высмеивал претензии славянофилов на представительство подлинных интересов русского народа. С начала 1860-х он подчеркнуто отстранялся от политической жизни и - несмотря на их враждебное отношение друг к другу - печатался и в «Русском вестнике» и в «Вестнике Европы».

Он держался собственных взглядов на исторические пути России в прошлом, настоящем и будущем. И его патриотизм - а он безусловно был патриотом - имел особую окраску.

«Истинный патриотизм, - писал позже о Толстом Владимир Соловьев, - заставляет желать своему народу не только наибольшего могущества, но - главное - наибольшего достоинства, наибольшего приближения к правде и совершенству, т. е. к подлинному, безусловному благу… Прямая противоположность такому идеалу - насильственное, нивелирующее единство, подавляющее всякую частную особенность и самостоятельность».

Поэтому к революционерам и социалистам А. К. Толстой относился отрицательно, но с революционной мыслью боролся отнюдь не с официозных монархических позиций. Он всячески высмеивал бюрократию, консерваторов, негодовал на деятельность III (жандармского) Отделения и цензурный произвол, во время польского восстания вел борьбу с влиянием Муравьева Вешателя, решительно возражал против зоологического национализма и русификаторской политики самодержавия.

Следуя своему чувству правды, Толстой не мог отдаться всецело одному из враждующих станов, не мог быть партийным борцом - он сознательно отвергал такую борьбу:

Средь шумного бала…

В тот незабываемый вечер навсегда перевернулась его жизнь… Зимой 1851 года на маскараде в Большом театре граф встретил незнакомку под маской, даму с прекрасной фигурой, глубоким красивым голосом и пышными волосами… В тот же вечер, так и не узнав ее имени, он написал одно из самых знаменитых своих стихотворений «Средь шумного бала…». С тех пор вся любовная лирика А. К. Толстого посвящена только Софье Андреевне Миллер (урожденной Бахметевой), женщине незаурядной, умной, волевой, прекрасно образованной (она знала 14 языков), но непростой судьбы.

Он страстно влюбился, любовь его не осталась без ответа, но соединиться они не могли - она была замужем, пусть и неудачно. Спустя 13 лет они смогли наконец-то пожениться, и брак их оказался счастливым. Толстой всегда скучал без Софьи Андреевны, даже в коротких разлуках. «Бедное дитя, - писал он ей, - с тех пор, как ты брошена в жизнь, ты знала только бури и грозы… Мне тяжело даже слушать музыку без тебя. Я будто через нее сближаюсь с тобой!» Он постоянно молился за жену и благодарил Бога за дарованное счастье: «Если бы у меня был Бог знает какой успех литературный, если бы мне где-нибудь на площади поставили статую, все это не стоило бы четверти часа - быть с тобой, и держать твою руку, и видеть твое милое, доброе лицо!»

В эти годы родились на свет две трети его лирических стихотворений, которые печатались почти во всех тогдашних российских журналах. Однако его любовные стихотворения отмечены глубокой грустью. Откуда она в строках, созданных счастливым влюбленным? В его стихотворениях на эту тему, как отмечал Владимир Соловьев, выражена только идеальная сторона любви: «Любовь есть сосредоточенное выражение… всемирной связи и высшего смысла бытия; чтобы быть верною этому своему значению, она должна быть единою, вечною и неразрывною»:

Но условия земного существования далеко не соответствуют этому высшему понятию любви; поэт не в силах примирить этого противоречия, но и не хочет ради него отказаться от своего идеализма, в котором - высшая правда.

Эта же ностальгия отразилась и в драматической поэме «Дон Жуан», заглавный герой которой - не коварный обольститель, а юноша, который в каждой женщине ищет идеал, «к какой-то цели все неясной и высокой Стремится он неопытной душой». Но, увы, не находит на земле этого идеала. Однако, овладев сердцем поэта, любовь открылась ему как сущность всего существующего.

Против течения

А. К. Толстой, которого принято считать преимущественно лириком или историческим писателем, в крайнем случае сатириком, был, по определению Соловьева, поэтом мысли воинствующей - поэтом-борцом: «Наш поэт боролся оружием свободного слова за право красоты, которая есть ощутительная форма истины, и за жизненные права человеческой личности»:

Этот мягкий, тонкий человек со всей силой своего таланта прославлял, в прозе и стихах, свой идеал. Не ограничиваясь спокойным отображением того, что являлось из «страны лучей», его творчество определялось еще движениями воли и сердца, реакцией на враждебные явления. А враждебным он считал то, что отрицало или оскорбляло высший смысл жизни, отражение которого есть красота. Красота была для него дорога и священна как сияние вечной истины и любви, как отблеск Высшей и Вечной Красоты. И он смело шел за нее против течения:

Мы неслучайно так обильно цитируем Владимира Соловьева, нашего первого - и великого - философа. Он не был лично знаком с Алексеем Константиновичем, но очень ценил его и его творчество за многие достоинства. Прежде всего они сходились в своем пристрастии к идеалистической философии Платона. Толстой полагал, что истинный источник поэзии, как и всякого творчества, - не во внешних явлениях и не в субъективном уме художника, а в мире вечных идей, или первообразов:

Какую же роль играет сам художник? - Он ничего не выдумывает, да и не может выдумать, создать в том смысле, в каком это понимаем мы сегодня. Он связующее звено, посредник между миром вечных идей, или первообразов, и миром вещественных явлений. «Художественное творчество, в котором упраздняется противоречие между идеальным и чувственным, между духом и вещью, есть земное подобие творчества божественного, в котором снимаются всякие противоположности» (В. Соловьев)…

Алексей Константинович Толстой умер в 1875 году. Ему было 58, дела его были расстроены, здоровье подорвано, но не это было главным… Подводя итоги жизни, он вновь и вновь задавался вопросом: а выполнено ли предназначение, оставлен ли след?

Как бы ни относились мы к творчеству Алексея Константиновича, на этот вопрос нельзя не ответить удовлетворительно. Владимир Соловьев так отметил его значение: «Как поэт, Толстой показал, что можно служить чистому искусству, не отделяя его от нравственного смысла жизни, - что это искусство должно быть чисто от всего низменного и ложного, но никак не от идейного содержания и жизненного значения. Как мыслитель, он дал в поэтической форме замечательно ясные и стройные выражения старому, но вечно истинному платоническо-христианскому миросозерцанию. Как патриот, он горячо стоял за то именно, что всего более нужно для нашей родины, и при этом - что еще важнее - он сам представлял собою то, за что стоял: живую силу свободной личности».

на журнал "Человек без границ"

С.Н. Березина

В современном литературоведении проблема сатиры решается как в плане историко-литературном, так и в теоретическом. Исследователи решают проблемы специфики сатиры, ее жанров, выявления характерных черт сатирического образа, эволюции смеховых форм.

Решению этих проблем в определенной степени может помочь анализ творчества Алексея Константиновича Толстого (1817-1875), выдающегося русского поэта, прозаика, драматурга, сатирика, к наследию которого литературоведы обращались неоднократно. Между тем его сатира все еще продолжает оставаться недостаточно изученной.

Своеобразие Толстого-сатирика выразилось прежде всего в лаконичности и меткости характеристик персонажей. Представляет интерес в этом плане характеристика сына Ивана Грозного - Федора в поэме «История государства Российского от Гостомысла до Тимашева». Сложный образ царя, безвольного, мягкотелого и беспомощного правителя Руси, сильного только одним «человеческим чувством», изобразил Толстой в трагедии «Царь Федор Иоаннович». В поэме венценосцу уделено всего одно четверостишие, но суть его полностью раскрыта. Взгляд автора на главное в характере Федора вполне выражен уже в первом двустишии: «За ним (Иваном IV. - С. Б.) царить стал Федор, Отцу живой контраст». Это стихотворное выражение мысли Толстого: «...если я себе представляю Иоанна как гору, которая подавляет страну, то сын его Федор представляется мне как какой-то овраг, в который все проваливается».

Поэт находил комические ситуации в исторических (введение христианства на Руси, запрещение цензурой книги Дарвина) и житейских (похороны поручика) событиях, использовал в сатире «анекдотические» (появление чиновника на приеме без брюк, бунт кастратов в папской капелле) и фантастические (перенесение Потока из Древней Руси в XIX век) сюжеты.

Произведения Толстого наполнены комическими обстоятельствами. Сатирик создает положения, которые усиливают комический эффект (например, появление чиновника в неглиже приобретает социальный оттенок только при выходе министра, т. е. когда возникает качественно новая сатирическая ситуация). Иногда сатирик подчеркивает несоответствие между нелепостью общей ситуации (Попов стойл «на виду, в почетном месте... Никем не зрим») и обыденностью поведения героев (действия присутствующих в зале).

Нередко абсурдная с точки зрения логики ситуация воспринимается в сатире Толстого как нормальная, обычная. Так, после глупейшей речи министра «раздался в зале шепот одобренья» («Сон Попова»), китайцы, объясняя «главному мандарину» причину того, что «досель порядка нет», говорят: «...мы ведь очень млады, Нам тысяч пять лишь лет», а Цу-Кин-Цын находит это объяснение удовлетворительным («Сидит под балдахином...»).

Комические ситуации в сатире Толстого часто нарочито нарушают логические связи, они абсурдны по своему существу. Отсюда и действия некоторых персонажей лишены смысла (предложение кастратов Пию IX пропеть оперную арию «не грубо, а пискливо, Тонко особливо!», маневры «папской пехтуры» - «Бунт в Ватикане», клятва китайцев «разным чаем» и их обещания «много совершить» - «Сидит под балдахином...»). Это подчеркивает алогизм мира, высмеиваемого сатириком.

Комические положения в сюжетах сатирических произведений Толстого не статичны («быстрое изменение и разнообразие сюжета» стихотворений поэта было отмечено еще Ф. Листом). Особенно это заметно в «Истории...», где постоянно происходит последовательная смена эпизодов, каждый из которых - законченная сатирическая картина. Но логическое их сопоставление образует сюжет, создает комический эффект. Толстой даже отрицательные эмоции - страх, ужас чиновника («Сон Попова»), испуг и возмущение папы римского («Бунт в Ватикане») - превращает в источник смеха. Такие ситуации давали сатирику возможность полнее вскрыть типические черты, показать столкновение и «самораскрытие» разных социальных типов.

Нередко сюжет сатирических произведений поэта строится на аллегории, символике (сон Потока-богатыря, его необыкновенные пробуждения через целые исторические эпохи, сон статского советника Попова, дискуссия между китайцами в стране сонного застоя, дорога, по которой на салазках едут министры правительства Александра II). Комические ситуации у Толстого всегда вызваны внутренними требованиями сюжета и развитием характеров сатирических героев, порождаются ими, а их символика диктуется своеобразием жанров, создавая ощущение единства реальности и вымысла.

Одним из средств создания сатирического образа Толстого является психологическая детализация образов. Поэта интересует психология общественного типа, а не конкретно-индивидуальная. Изображая комизм социальных отношений как следствие государственной системы, Толстой показывал не только ее внешние проявления. В комично подобранных ситуациях и поступках героев он раскрывал их социальную сущность. Нюансы внутренних движений персонажей прослеживаются сатириком до их логического конца, являющегося своеобразным психологическим итогом поведения (у министра и «лазоревого полковника» - жестокость к Попову, в «Истории....» - у всех самодержцев неумение навести порядок в стране).

Иногда в одной фразе, в изображении позы, жеста поэту удается дать емкую психологическую характеристику («сущий жандарм Бирон», «в себя втянули животы курьеры», «министр кивнул мизинцем»).

Наиболее ярко психологизм сатиры Толстого проявился в поэме «Сон Попова». Сатирик дал возможность читателю проникнуть в самые глубины психологии верхнего, среднего и низшего рангов чиновничества, постичь сущность русского либерализма, понять «диалектику бездушия» тайной полиции.

Не сразу поэт раскрывает внутреннюю суть министра. Постепенно он подводит читателя к пониманию того, что либеральное пустозвонство, амбициозность, жестокость и ханжество - это не отличительные качества одной личности, а типичное порождение бюрократической системы. Вот почему министр безымянен и тем самым не выделен из ряда себе подобных, что и позволило многим чиновным властителям узнать себя в этом образе.

Поставив своего персонажа в особую обстановку (прием в день ангела) , Толстой раскрывает новую грань его характера. Министр глуп, претенциозен, лицемерен. Не зная причины появления Попова в неглиже, он лихорадочно ищет объяснение этому поступку. Так и не поняв, в чем дело, вельможа приходит в ярость, заменяет «вы» на «ты», раздраженно кричит Попову, что тот обманул его доверие, что он «безнравственная тварь». Метаморфоза в поведении министра происходит почти мгновенно: она вызвана прежде всего желанием оградить себя от неприятностей любой ценой, диктуется животным страхом быть в чем-нибудь заподозренным.

Министр - трус, а трус часто коварен. Это и есть новая грань в облике министра, обусловившая его неожиданный, но вполне закономерный поступок. Сатирик показывает обратную сторону внешней доброты и сердечности этой высокопоставленной особы.

Сразу же после либеральных излияний, в которых, между прочим, промелькнула фраза и о том, что прошло «печальное время» произвола, министр диктует «к прокурору отношенье», в котором сообщает, что благодаря его строгому надзору «Отечество спаслось от заговору». Но тут ему приходит в голову, что если Попова отдать под суд, то «по делу выйти может послабленье, Присяжные-бесштанники спасут». И что вернее будет отправить дерзкого смутьяна «прямо в Третье отделенье... Чтоб мысли там внушить ему иные». Чтобы решить судьбу человека, министру стоит только «кивнуть мизинцем»! Инстинкт самосохранения диктует его превосходительству сопроводительную бумагу, которую он заканчивает официозным лозунгом: «Ура! Да здравствует Россия!»

Расправа министра с Поповым была только частным проявлением социальной несправедливости, однако отсутствие точного «адреса» придало этому инциденту обобщенный характер. Под пером сатирика он стал воплощением уродливости полицейского государства, в котором лицемерие и витийствующий либерализм оборачиваются бесчеловечностью.

Толстому удалось вскрыть пружины демагогии, показать ее социальную почву. Она была порождена общественным положением министра, дающим ему право на приговор. Поэт указал на явления, способствующие ее процветанию, - демагогия правящих классов поддерживалась государством и всеми его охранительными институтами: полицией, жандармерией, армией. Рассчитывая на них, министр в целях самосохранения обвиняет Попова в стремлении «Все ниспровергнуть власти», т. е. автор показывает следствие этой демагогии - обвинение человека в несуществующем преступлении.

Не менее интересен как тип другой герой поэмы - статский советник Попов. Толстой не пожалел красок, чтобы показать моральный облик представителя среднего слоя русского чиновничества. Советник гадок, жалок, труслив. Явившись на именины министра, не забыв «ни единой регалии; отлично выбрит... Темляк на шпаге; все по циркуляру - Лишь панталон забыл надеть он пару». Обнаружив свой «промах», Попов заметался. Сначала у него мелькнула мысль уйти, но он пугается ее и решает:

А вот я лучше что-нибудь придвину
И скрою тем досадный мой изъян;
Пусть верхнюю лишь видят половину,
За нижнюю ж ответит мне Иван!

В этом монологе выражено умение чиновника приспосабливаться к обстоятельствам, самодовольство, его отношение к слугам.

Успокоившись, советник даже пытается извлечь выгоду из своего странного положения: «А что... коль мой наряд Понравится? Ведь есть же, право слово, Свободное, простое что-то в нем!» Эти рассуждения напоминают случай с Максимом Петровичем из комедии Грибоедова «Горе от ума», которому на куртаге «случилось обступиться», он «упал... больно, встал здорово». Нечто подобное могло произойти и с Поповым, но времена изменились, и сатирик не повторил Грибоедова, он по-своему закончил эту историю - результат прямо противоположный: герой Толстого попал в «огонь, как сноп овинный!».

Внутренняя эволюция трусливой души филигранно изображена поэтом и беспощадно высмеяна: страх чиновника и значительное молчание на первом допросе, потом - неубедительные оправдания, стремление не уронить,свой престиж перед жандармом. В сцене допроса особенно отчетливо проявляется, как твердо советник усвоил «стиль» своего шефа. Трус по натуре, Попов от одних угроз пришел в ужас, и «страшную он подлость совершил: Пошел строчить... Имей невинных многие десятки!». Если мысли советника перед приходом министра, его жалкие попытки объясниться, с ним, и поведение во время допроса в Третьем отделении раскрывают только некоторые существенные черты его характера, то сцена доноса выявляет его суть - трусливую подлость.

В образе «лазоревого полковника» Толстой убедительно раскрывает психологию русской жандармерии. Любого попавшего в Третье отделение полковник считает виновным, поэтому оправдания Попова вызывают гнев жандарма, он резко переходит,от сюсюканья к угрозам. Видя, что Попов на грани предательства, опытный жандарм снова заигрывает с ним: «Но дружбу вы чтоб ведали мою, Одуматься я время вам даю!» А чтобы Попов не пришел в себя, полковник снова угрожает ему: «Пишите же - не то, даю вам слово: Чрез полчаса вас изо всех мы сил...» Психология жандарма примитивна: он то прерывает дознание сентиментальными воспоминаниями о матери Попова, то умильно припоминает, как Попов «дитей за мотыльками» Порхал «средь кашки по лугам», то, упрекая его в черствости, по-отцовски просит открыться ему «как на духу», то снова угрожает страшными пытками. Так поэт высмеял методы Третьего отделения, где, прикрываясь видимостью законов, творили полнейшее беззаконие.

Своеобразие сатирического портрета у Толстого отличается четкостью авторской оценки, тщательной продуманностью подробностей, соотнесением, «ногда контрастным, манер с внутренней сущностью персонажей. Внешний облик своих героев поэт обычно рисует крупными мазками: Борис Годунов - «брюнет, лицом недурен», министр - «видный был мужчина, Изящных форм, с приветливым лицом», жандармский полковник появляется «с лицом почтенным, грустию покрытым», дежурный офицер - «со львиной физиономией». Фиксируются автором также жесты и мимика персонажей: министр обходил зал «с видом, полным снисхожденья», «иному он подмигивал лукаво... И ласково смотрел и величаво»; во время допроса у полковника «из очей катились слезы»; водяной царь, «ухмыляясь, уперся в бока, Готовится, дрыгая, в пляску».

В сатирическом портрете важную роль играет комическая деталь, углубляющая индивидуальность образов. Психологически подчеркнутые детали, освещающие характер в ироническом свете, использует сатирик, аттестуя царя Ивана IV в «Истории...»: «калач на царстве тертый», «Приемами не сладок, Но разумом не хром», «многих жен супруг». Сына Екатерины II Толстой характеризует так: «мальтийский кавалер». Второстепенная деталь выдвигается на первый план и остается единственным определением самодержца. Эта же косвенная деталь подчеркнута в поэме «Сон Попова» при описании жандармского офицера. Автор умалчивает, за что награжден Павел I, а о жандарме сказано: «За что свой крест мальтийский получил... Неведомо». Русский император и русский жандарм - оба «мальтийские кавалеры».

Фиксируя основные детали во внешности и манере поведения персонажей, сатирик подводит читателя к самостоятельной их оценке, усиливает степень интенсивности смеха.

Поэт наделяет всех своих персонажей индивидуализированной речью в соответствии с их социальным положением и внутренним миром.

Манерна и лишена всякого смысла речь министра из поэмы «Сон Попова»:

Прошу и впредь служить так аккуратно
Отечеству, престолу, алтарю!
Ведь мысль моя, надеюсь, вам понятна?
Я в переносном смысле говорю:
Мой идеал полнейшая свобода -
Мне цель народ - и я слуга народа!

Толстой использует прием «логической неразберихи»: нарушение последовательности в развитии мысли, странные повороты темы, непредвиденные построения фраз.

Точно соотнесена с характером персонажа и речь «лазоревого полковника», елейная в начале и полная угроз в конце. Грубо разговаривают варяги, обилие немецких выражений в их речи демонстрирует их отчужденность от русского народа, равнодушие к его судьбе. В лицемерной речи Екатерины II тонко передающей характер императрицы., высмеяны ее заигрывания с французскими просветителями, чьи советы относительно социальных преобразований в России, конечно, не были выполнены. Обнаженно-цинично призывает к крестовому походу пана римский в стихотворении «Боривой»: «Встаньте! Вас теснят не в меру Те язычники лихие, Подымайте стяг за веру, - Отпускаю вам грехи я». Речь «главного мандарина» по своему построению и сути напоминает речь министра из поэмы «Сон Попова»: «Мне ваши речи милы, - Ответил Цу-Кин-Цын, - Я убеждаюсь силой Столь явственных причин».

Иногда речи сатирических персонажей Толстого присущи отклонения от грамматической нормы («И я хочу вам быть второй отец», «Я в те года, когда мы ездим в свет, Знал вашу мать» - «Сон Попова»), которые, создавая комический эффект, делают повествование непринужденным, свободным, придают изложению вид импровизации.

Проявлению психологии сатирических героев Толстого способствовал еще один прием - «снижение» образов за счет внесения в их характеристики элементов кукольности.

Мысль о начиненности людей определенными идеями и взглядами, делающими их похожими на кукол, впервые встречается в творчестве Толстого в прутковском афоризме: «Многие люди подобны колбасам: чем их начинят, то и носят в себе». Впоследствии сатирик развил эту мысль, вызвав к жизни целый хоровод очеловеченных кукол.

Кукольность сатирических персонажен проявляется в автоматизме их жестов, в странных позах, в поступках, подчеркивающих их марионеточность, безжизненность. Так, отправив своего подчиненного на расправу в Третье отделение, министр сразу же исчезает: «завод» кончился, и кукла ушла со сцены. Рисуя Попова, автор как будто указывает, что это кукла - на приеме он стоит «по пояс» за каминным экраном. Напоминают кукол и царь водяной, пустившийся «навыверт пятами месить, Закидывать ногу за ногу», («Садко»), и китайцы, приседающие и трясущие «задами» перед своим владыкой («Сидит под балдахином...»).

Элементы кукольности проявляются в «Истории...» (дети Ярослава Мудрого «Давай тузить друг друга», Лжедмитрий, взобравшись на русский трон, «От радости с невестой Ногами заболтал»). Механистичность, «автоматизм» этих сатирических персонажей не случайны. Поэт выставляет напоказ своих персонажей перед читателем так, чтобы они были видны со всех сторон.

Таким образом, психологическая детализация в сатирических произведениях Толстого, выразившаяся в портрете, речи, кукольности персонажей, помогает представить глубоко индивидуализированный и своеобразный их «внутренний мир».

Средством сатирической типизации у Толстого является сатирическое заострение (гиперболизация в широком смысле), проявляющееся в форме преувеличения и фантастики.

Предвидя упреки в том, что поэма «Сон Попова» нереальна, что в ней «Все выдумки, нет правды ни на грош!», Толстой закончил ее спором с читателем, восставшим «на... рассказ». Используя преувеличение, сатирик смог глубже показать сущность изображаемых социальных типов.

Гипербола в сатире Толстого принимает различные формы. Нередко она выступает как преувеличение тех или иных свойств изображаемого («И приказал он высечь Немедля весь совет» - «Сидит под балдахином...», «Адресованные в Ладогу, Письма, едут в Еривань» - «Отрывок»).

Иногда гипербола принимает более сложную форму - градации. Так, в споре с читателями поэмы «Сон Попова» автор ставит 14 вопросов:

И где такие виданы министры?

Кто так из них толпе кадить бы мог? <...> И что это, помилуйте, за дом,

Куда Попов отправлен в наказанье?

Это нагромождение вопросов, их взволнованная стремительность преследуют определенную цель - гипербола как бы «провоцирует», вызывает на спор тех мнимых ценителей поэзии, в сознании которых не укладывается несообразица окружающей их жизни, а примитивное мышление не позволяет принять художественную условность: «Забыться может галстук, орден, пряжка - Но пара брюк - нет, это уж натяжка!»

Встречается у Толстого еще один вид градации - климакс. В фельетоне «Великодушие смягчает сердца» климакс создается употреблением глаголов с нарастающей эмоциональной нагрузкой: убийца кинжал «вонзил», потом «вогнал», затем «пронзил» и, наконец, «истыкал все телеса». Это своего рода глагольный цикл, за которым следует второй: «Злодей пал ниц и, слез проливши много, Дрожал как лист... рыдал...»

Последовательно и целеустремленно использует Толстой фантастику в плане хронологических сдвигов, создающую условия для самовыражения осуждаемого явления.

Особенно часто встречается этот прием в «балладах с тенденцией». Так, в «Потоке-богатыре» молодец из эпохи князя Владимира просыпается через триста лет. В балладе «Порой веселой мая...» два лада из Древней Руси попадают в эпоху 60-х годов XIX в. Сатирик выставляет на осмеяние те стороны кризисного исторического времени, которые он не принимает, и они становятся смешными, так как персонажи действуют соответственно своему характеру и взглядам в иной эпохе.

В «Песне о Каткове, о Черкасском, о Самарине, о Маркевиче и о арапах» автор выдвигает фантастическое предположение о том, что если бы среди народностей, населяющих Россию, были еще и арапы, то «Тогда бы князь Черкасский... Им мазал белой краской Их неуказный лик», «...с помощью воды, Самарин тер бы мелом Их черные зады», Катков «Им удлинял бы нос». Эти предположения выражают негодование поэта по отношению к деятелям, проводящим насильственное обрусение малых народов России.

Таким образом, фантастика в сатире Толстого - это не бегство от действительности, а своеобразная форма ее критики.

Почти во всех произведениях Толстого выражен иронический взгляд на мир. Иронией пронизана лирика Толстого, иронический подтекст проявляется в его драматической трилогии, ироничны многие страницы «Князя Серебряного», иронией пропитано все творчество Козьмы Пруткова. В 1870 г. в послании к Каролине Павловой поэт высказал следующую мысль: «Пусть с этого времени лежит в оковах дерзская насмешка, выросшая из моих страданий...». Эта выстраданная насмешка делала его иронию то едва уловимой, то откровенно издевательской.

Многократно в сатире Толстого используется переносное значение слова для иронического прочтения (о Третьем отделении:, «красивый дом, Своим известный праведным судом», о министре: «ревнитель прав народных», «слуга народа» - «Сон Попова»; о царе Федоре: «Был разумом не бодор, Трезвонить лишь горазд» - «История...»). Высмеивая безудержный произвол, Толстой называет сатирического персонажа «отцом» («Ты отец бедных», - говорит ненавистному дьяку истец - «У приказных ворот»; жандармский полковник, допрашивая обвиняемого, предлагает ему себя в отцы - «Сон Попова»; рассказывая о жестокостях Петра I, поэт вкладывает в его уста фразу о том, что он «всем отец» - «История...»; о царе, едущем на казнь, устроенную для его потехи, Потоку говорят: «То отец наш казнить нас изволит!» - «Поток-богатырь»).

Это способствует углублению характеристик, созданию дополнительного фона, на котором внутренняя сущность образов и ситуаций вырисовывается более емко и выпукло.

Сатире Толстого присуще и наличие контрастной контаминации речевых стилей. В «Истории...» противопоставлены драматические события на Руси и бытовая лексика, намеренно упрощенная и сниженная. Вот повествование о татарском нашествии: «татары... Надели шаровары, Приехали на Русь», о княжеских междоусобицах: «Что день, то брат на брата В орду несет извет». Такого рода словесные ряды в контексте поэмы выступают не изолированно, а гармонически вписываются в общую тональность произведения, которая строится не на выделении отдельных слов и выражений, а, говоря пушкинскими словами, на чувстве «соразмерности и сообразности», которое в большой степени было свойственно Толстому.

Поэт прибегает к смешению несовместимых семантических пластов - древнерусского и эпохи 60-х годов («баллады с тенденцией»), «китайского» и древнерусского («Сидит под балдахином...»), научного и казенно-бюрократического («Послание к М.Н. Лонгинову о дарвинисме»).

Многие сатирические произведения Толстого насыщены макароническими стихами (в «Истории...», в «Рондо», в «Песне о Каткове...», в балладе «Порой веселой мая...»). Но обилие «китаизмов», «древнеруеизмов», слов других языков приобретает существенное значение только в сочетании с иными пластами речи, когда эти разноязычные, разностилевые слова становятся едины в своей целевой установке, когда возникает смысловое единство, а в конечном счете - резкая сатира. Умение «стыковать» различные по уровням и значимости стилевые планы и создавать таким образом новое содержание - одно из качеств Толстого-сатирика.

Часто ирония в сатире Толстого выражается в авторских комментариях, уточнениях, выводах. Роль автора в разных сатирах, характер и степень его присутствия неодинаковы. Это различие выражается или усилением иронического начала, доходящим иногда до сарказма, или его ослаблением.

Автор то комментирует происходящее («Известно, что без власти далеко не уйдешь» - «История...»); то дает советы зарвавшимся министрам («Свой лик яви Тимашев - Порядок водвори» - «История...», «Полно, Миша! Ты не сетуй» - «Послание к М. Н. Лонгинову о дарвинисме»); временами он не в силах сдержать свои эмоции и открыто выражает возмущение («...как люди в страхе гадки - Начнут как бог, а кончат как свинья!» - «Сон Попова»); нередко авторская ирония выливается в притворное непонимание смысла и достоверности изображаемого («И где такие виданы министры? <...> Я пять рублей бумажных дам в залог; Быть может, их во Франции немало, Но на Руси их нет и не бывало!»); или как бы ограничивая возможность расширительного истолкования текста, предоставляет читателю возможность делать выводы («Резон, ли в этом или не резон - Я за чужой не отвечаю сон!»).

Ирония Толстого - одна из форм присутствия автора в произведении. Это авторское присутствие помогает разоблачению «видимости» всякого рода благонамеренных потому, что норма, по которой измеряется их поведение, - это здравый смысл самого читателя. В таком обращении к разуму читателя проявляются черты Толстого-просветителя.

Ключевые слова: Алексей Константинович Толстой,А.К. Толстой-сатирик,критика на творчество А.К. Толстого,анализ творчества А.К. Толстого,скачать критику,скачать анализ,скачать бесплатно,русская литература 19 века

1. Сатирические произведения Алексея Толстого

Алексей Константинович Толстой, автор исторических трагедий, баллад, а также исторического романа «Князь Серебряный», написал и шуточную «Историю государства Российского от Гостомысла до Тимашева» -- от новгородского посадника девятого века до министра внутренних дел второй половины девятнадцатого. Он довел свою историю до 1808 года, до того самого года, когда бывший начальник и управляющий Третьим отделением был назначен на пост министра внутренних дел (мог ли древний посадник предположить, что история, начатая им, совершит такую головокружительную карьеру?).

Ходить бывает склизко

По камешкам иным,

Итак, о том, что близко,

Мы лучше умолчим.

Он не зря употребил местоимение «мы»: умалчивал он не без посторонней помощи. Его шуточная «История» была напечатана только через пятнадцать лет -- через восемь лет после смерти автора.

История -- дело нешуточное.

Призыв умалчивать о том, что близко, не был, однако, поддержан современниками, и уже год спустя после написания «Истории государства Российского...» Салтыков-Щедрин пишет «Историю одного города», повествующую как раз о том, что близко. («Мне нет никакого дела до истории, я имею в виду лишь настоящее»,-- писал по этому поводу сам Щедрин.)

А.К. Толстой тоже не умалчивал о настоящем, о чем ярко свидетельствует его сатира «Сон Попова», напечатанная через семь лет после смерти автора.

В литературе трагедиям всегда везло больше, чем шуткам. То, что для трагедии было шуткой, для шутки нередко становилось трагедией.

Потому что за шуткой стояла правда. Не историческая, а современная. А за трагедией -- только историческая. Да и то не всегда.

Знаменитый Козьма Прутков, одновременно и автор, и сатирический персонаж, созданный фантазией А. К. Толстого и братьев Жемчужниковых, имел единомышленника и собрата по духу -- генерала Дитятина.

Генерал Дитятин тоже сочинял, но предпочитал устное творчество. Он сочинял экспромты -- тосты, юбилейные поздравления, а также речи, сказанные при различных событиях,-- например, при освящении танцевальной залы в дирекции императорских театров. Некоторые его слова, как и слова Козьмы Пруткова, стали крылатыми: «Солдат создан не для войны, а для караульной службы», «В России всякое движение начинается с левой ноги, но с равнением направо»...

Сочинил эти слова, как и самого генерала Дитятина, автор и исполнитель устных рассказов Иван Федорович Горбунов. Многие его рассказы до нас не дошли, но отдельные крылатые фразы долетели: «Ндраву моему не препятствуй», «От хорошей жизни не полетишь»... Или вот это... На уроке истории учитель диктует: «История мидян... история... мидян... точка и подчеркнуть. С новой строки: введение в историю мидян... Точка и подчеркнуть. С красной строки: история мидян... история мидян... темна и непонятна... темна и непонятна. С красной строки: конец истории мидян. Точка и подчеркнуть». Вся эта история сохранилась только в одном крылатом выражении: «История мидян темна и непонятна».

Юмор помогает словам обрести крылья. Из нескольких сценок Горбунова крылатых слов до нас дошло больше, чем из всех романов Гончарова, а из произведений Салтыкова-Щедрина -- больше, чем из произведений Тургенева, Достоевского, Льва Толстого вместе взятых. И какие это крылатые слова! «Головотяпы», «пенкосниматели», «государственные младенцы»,-- каждое -- законченное художественное произведение.

Взгляды Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого на мораль и духовный мир человека

Лев Николаевич Толстой один из наиболее широко известных русских писателей и мыслителей. Участник обороны Севастополя. Просветитель, публицист, религиозный мыслитель. Литературную деятельность начал зимой 1850-1851 гг...

Город Москва в произведениях Л.Н. Толстого

В первый раз Лев Николаевич приехал в Москву из Ясной Поляны, где он родился и прожил безвыездно все раннее детство, 11 января 1837 г., когда ему шел девятый год. Он прибыл с отцом, бабушкой, тремя старшими братьями - Николаем, Сергеем и Дмитрием...

Женский портрет в романе Л.Н. Толстого "Война и мир" (на примере образа Элен)

Исследователи выделяют несколько разновидностей портрета: описательный, который преобладает в произведениях литературы, лаконичный и текучий, который получил свое развитие как раз в творчестве Толстого...

Жизнь и творчество Л.Н. Толстого

Жизнь и творчество Л.Н. Толстого

Историческая трилогия А.К. Толстого

Работая вслед за первой пьесой об Иване Грозном над трагедией о царе Федоре...

Образы русского дворянства в романе А.С. Пушкина "Капитанская дочка"

Алексей Иванович Швабрин столичный человек, дворянин, офицер гвардии, светски блестящий, но поверхностно образованный...

Повесть "Детство" Л.Н. Толстого (психология детского возраста, автобиографическая проза)

Просветительские идеи в творчестве У. Хогарта

В начале 30-х годов 18 века Уильям Хогарт обратился, как он сам писал, к более новому жанру, а именно к писанию и гравированию на современные морализующие сюжеты. «… В этих композициях, - пишет художник, - те сюжеты...

Путь Дмитрия Нехлюдова к христианским идеалам по роману Л.Н. Толстого "Воскресение"

Во второй половине 1860-х - в 1870-х Лев Николаевич Толстой переживает мучительный духовный кризис. В 1869 он отправился смотреть имение в Пензенской губернии, которое рассчитывал выгодно купить. По дороге заночевал в арзамасской гостинице. Заснул...

Сатирические мотивы в прозе Шукшина

Укрепление сатиры в творчестве писателя можно отметить, сопоставляя характеры, конфликтные ситуации и способы их разрешения в произведениях разных лет. Шукшин так говорил о задаче...

Сказка П. Ершова "Конек-Горбунок"

Уже самый зачин "Конька-Горбунка" свидетельствует о глубоком интересе Ершова к подлинному народному быту. Вместо бытовавших в литературе идиллических "поселян" Ершов показывает людей, живущих трудовыми интересами...

Сюжет и мотивная структура повести Алексея Эйснера "Роман с Европой"

Они непосредственно связаны с историческими идеала­ми писателя. Поэтическая сатира Толстого направлена, с одной стороны, на демократическое движение 1860-х годов с его «нигилистическим» уклоном, а с другой - на рус­скую правящую бюрократию. В «Сне Попова» поэт создает обобщенный образ правящего министра-бюрократа, мас­кирующего свои деспотические замашки либеральной фразеологией. В «Истории государства Российского от Гостомысла до Тимашева» представлена сатирическая порт­ретная галерея русских монархов. Толстой тонко пароди­рует в ней верноподданнический пафос и лакировку исторического прошлого в трудах официальных историков. Примечательно, что сатира Толстого появилась в списках одновременно с «Историей одного города» М. Е. Салтыко­ва-Щедрина.

В балладе «Порой веселой мая» сатирический эффект возникает из столкновения фольклорного миросозерцания со злобой дня: два лада (жених и невеста) - один в «мур­молке червленой», другая в «венце наборном» - беседуют о нигилистах. Совершается «выпадение из былинного то­на», начинается игра анахронизмами, смешением времен. «Российская коммуна, прими мой первый опыт!» - вос­клицает Толстой в финале этой баллады. Нашествие мате­риализма и утилитаризма на Русскую землю было проро­чески предсказано им в 1871 году:

В одном согласны все лишь:

Коль у других именье

Отымешь и разделишь,

Начнется вожделенье.

Особое место в сатирическом творчестве писателя за­нимает Козьма Прутков - коллективный псевдоним А. К. Толстого и его двоюродных братьев Алексея Михай­ловича и Владимира Михайловича Жемчужниковых, выс­тупавших со стихами, баснями, афоризмами, комедиями, литературными пародиями, написанными от лица поэта-чиновника, самодовольного и тупого, добродушного и бла­гонамеренного, который судит обо всем на свете с казенно-бюрократической точки зрения. Впервые имя Козьмы Пруткова появилось в юмористическом приложении к нек­расовскому журналу «Современник» под названием «Лите­ратурный ералаш» в 1854 году. В «Досугах Козьмы Прут­кова», опубликованных здесь, пародировалась самодоволь­ная пошлость, мнимое величие человека с «усеченным» бюрократическим миросозерцанием. Литературные друзья и собратья пародировали эпигонский романтизм популяр­ного в те годы поэта Бенедиктова («Аквилон»), издевались над сторонниками «чистого искусства» («Философ в бане»), над современной лженаукой («Предисловие к «Гисторическим материалам...»), спорили со славянофилами («Разни­ца вкусов»). Произведения Козьмы Пруткова печатались в 1859-1863 годах в «Искре», «Современнике», «Развлече­нии». Друзья придумали и опубликовали вымышленный портрет Козьмы Пруткова. А в 1863 году, решив расстать­ся с этой литературной забавой, они напечатали в «Совре­меннике» «Краткий некролог», извещая о смерти знамени­того автора басен и афоризмов.